Хроники забытых сновидений [litres] - Елена Олеговна Долгопят
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глухой забор.
Парень становится к нему спиной. Я бью его в кадык. Парень сползает вниз.
Он сидит на снегу, привалившись к забору.
Я наклоняюсь. Он мертв. Лицо молодое, нежное, как у девчонки, а брови строгие, темные, срослись у переносицы. Неподвижные светлые глаза.
Я обшариваю его карманы. Бумажника нет, наверное, выкинул по дороге. В бумажнике билет на поезд, удостоверение.
С ветки над нами вспорхнула птица, посыпался снег. На мертвеца, на меня.
Я выбрался из тупика во двор, вернулся через пути к вокзалу. Уже объявляли прибытие, пассажиры выходили на платформу.
Я стоял со всеми, наблюдал, как приближается поезд. Он подкатывал медленно, ровно. Люди бежали к вагонам. Через несколько минут поезд ушел, все стихло.
Светили над станцией прожектора. Я стоял на перроне один.
Я побрел вдоль путей. До самой реки. До моста. Я достиг середины и взобрался на перила. «Долгая зимняя ночь идет к концу, – подумал я. – Люди встают, завтракают, собираются на работу».
Смотрел на город, на его предутренние огни. Большой город, незнакомый. Мне чудилось, что мой дальний городок, моя родина, скрывается в этом большом, точно орешек в скорлупе.
Под мостом я видел сизую мглу. Ничего там внизу не было, ни реки, ни земли, ни даже космического пространства. Голова закружилась, я рухнул вниз.
Саша упал на лед и в тот же миг исчез, как исчезали все убийцы, которых он казнил. И в тот же миг воскрес молодой вор. Он поднялся, держась за щелястый забор. Огляделся растерянно. Потрогал горло, сглотнул. Выбрался из-за гаражей во двор.
Мать надеялась, что Саша вернется. Часами сидела у окна. Плакала, перечитывала его прежние скупые письма (мама, у меня всё хорошо).
В ночь на 29 февраля ей стало невмоготу. Она оделась и вышла. Ключ оставила под кирпичом в саду, сын знал это место. Час был поздний, глухой. Мать прошла безлюдными улицами до заброшенной церкви над рекой. Вступила в темное, промозглое нутро. Постояла. Шагнула вперед и наткнулась на стену. Нащупала выключатель.
Это был ее дом.
Теплая еще печь. Часы молчат на буфете. На столе лежит Сашина школьная тетрадь по математике. Листы пожелтели.
– Саша, – позвала мать.
Никто не отозвался.
Колесо
Глаша уезжала на два месяца и обещала присылать письма.
– Когда вернусь, составлю по ним отчет о производственной практике.
– Очень удобно, – заметила бабушка.
05.07.1990
Здравствуй, моя дорогая бабушка.
Пишу письмо, завтра отправлю, почтовый ящик рядом с домом, по дороге на студию. Все устроилось как нельзя лучше, хотя поначалу я думала, придется вертать назад, никто ведь меня не ждал.
С вокзала я сразу поехала на студию, а они говорят, какой ВГИК, какая практика, нам ничего не приходило, никаких бумаг. Такая сердитая тетка меня встретила, секретарша. Сидит за пишущей машинкой, стучит какую-то бумагу, а я стою со своим рюкзачищем. На окошке на подоконнике цветет в горшке фиалка. В точности, как у нас с тобой фиалка, кудрявая, темно-фиолетовая, с двумя золотыми крапинами в середине каждого цветка. Она самая, наша, а не какая-то чужая фиалка, встречает меня, тянется всеми кудрявыми цветами. Ну ты помнишь мою идею про то, что мы все (сущие) умеем быть в разных местах в одно и то же время, только не знаем этого.
На этом месте письма бабка вздохнула, идею Глашину она понять не могла, она во всех Глашиных идеях винила пьяный, возбуждающий воздух этих лет. Не воздух, а морок, отрава, сладкий яд.
– Вы ее поливаете? – спросила я секретаршу.
– Жара, как не поливать.
– Да, не то, что у нас, дожди, дожди. Простуда, насморк, три платка с собой, по всем карманам. А приехала к вам и забыла про насморк.
Вдруг секретарша ко мне расположилась, включила в розетку чайник, достала пряники, позвала редакторшу из отдела телепередач.
В отделе на стене афишка с ребятами из «Взгляда». Так что я в хорошее место попала, в правильное. И главное, что вовремя. Ни днем раньше, ни днем позже.
Редакторша на меня посмотрела, спросила, чего я такая худенькая, сказала, надо питаться. И еще:
– Не знаю, как там у вас, а у нас в магазинах ничего нет, всё по талонам, но талоны вам дадут, в нашу столовую, а насчет жилья я вот вам что хочу предложить: я в отпуск ухожу с завтрашнего дня, уезжаю с мужем на все лето, а вы живите у нас. Если, конечно, вы не против за нашей собачкой присмотреть.
Бабушка ничуть не удивилась, она всегда знала, что ее Глаша внушает людям доверие. Свойство это природное, Богом данное.
И вот сейчас я пишу тебе письмо на большой и несколько запущенной кухне, а маленькая серая дворняжка по имени Райка тычется мне в коленки и просит погладить, а глаза у нее престранные, огненные, и огонь этот не красный, не желтый, а коричневый, самый темный. Кухня большая, комнаты большие, книг полно, рядом река, мы с Райкой в раю.
Тушенка, которую ты мне сунула, конечно, пригодилась, ела с гречкой. Крупы хозяйка велела брать, не стесняться. И крупы, и сахар, и муку. Они хранятся в берестяных туесах. Если вдруг такие увижу, куплю нам.
Ну вот мой самый первый отчет. Завтра на работу. Я рада.
Целую крепко, крепко.
Твоя Глаша
14.07.1990
Здравствуй, моя дорогая бабушка!
Пишу вечером, нашла силы, уж очень хочется с тобой поговорить.
А уж мне-то как хочется! – думала бабушка, сидя кухне. Громко и одиноко стучали за ее спиной часы.
Ты не думай, всё хорошо, люди прекрасные, живу я в самом лучшем месте. На другой стороне реки парк и колесо обозрения, вечером оно освещается маленькими огоньками и медленно, медленно, медленно поворачивается.
На той стороне я еще не бывала, нужно искать мост и нужно найти время, а его совсем нет, занята плотно, не продохнуть.
Будит меня Райка, стягивает одеяло. Мелкая коварная собачонка. Я плетусь на кухню. Какая же чудесная большая квартира, нам бы с тобой такую! Запущенная, конечно, я все даю себе слово помыть хотя бы полы, но хватает меня только на посуду и то не каждый день. Конечно, я привыкла, что ты дома и обо всем печешься. Ангел ты мой хранитель. Райка вертится под ногами и скулит, и стонет, просится на волю, я наскоро умываюсь и беру поводок, она пляшет
